2. Пропажа. Почти
Зеленые блики перед глазами стали еще ярче. Оставалось лишь зажмуриться и еще сильнее дернуть за край капюшона, чтобы вообще почти не видеть света: лишь собственные шаркающие ноги. Кеды ступали на разноцветную, но тусклую, грязную плитку, но та в какой-то момент стала просто зеленой. А еще мягкой? Под пятками стало пружинить...
Когда голова поднялась, мальчишка выдохнул, а вдохнуть не смог. Наушники будто бы и сами выпали, и сразу же ушей коснулся зов этого изумрудного моря, на обрыве перед которым он теперь был. Обернулся: позади не было торгового центра, кафешки, людей. Лишь зелень вокруг, перед ним, под ногами и над головой со спавшим капюшоном толстовки, которая теперь тоже кажется какого-то зелено-болотного цвета. Свет здесь словно бы пропущен через зеленое стекло.
— Ну что ты там замер? Как будто росток через ноги пророс, — Глен дернулся от скрипучего голоса за спиной и только тогда отвернулся от малахитовой гущи деревьев, моря, которое рассматривал непонимающе. Еще минуту назад позади него никого не было. А может не минуту, а десять минут? Полчаса? На час он мог действительно так застыть. Но этого времени бы не хватило, чтобы поодаль от обрыва, как раз за ним, появился небольшой дом — а он здесь теперь и стоял. И мужчина — в трех шагах от Глена.
Сложно было зацепиться за образ. Волосы светлые или седые, лицо старика или сверстника мистера Смита, школьного психолога, тонкий плащ оливкого цвета, яблочного или хаки — не важно. Ничего из этого даже нельзя было уловить, потому что единственное, что завлекало, — глаза, яркий, переливающийся нефрит. Глен даже и не знал, что зеленый может иметь столько оттенков.
— Где... Где я? Я умер?! — вырвалось из горла через минуту этим сломавшимся от шока тонким голосом. Мужчина засмеялся, качая слабо головой, но не
отвечая.
— Зелень в этом сентябре так лоснится.
И это вновь заставило замереть. Нет, сейчас не мог быть сентябрь.
— Скоро Рождество. Это не сентябрь. Декабрь, — Глен нахмурился, продолжая щуриться — долго не стриженная челка из-за ветра еще сильнее лезла ему в глаза.
Мужчина засмеялся, и порыв воздуха отнес этот смех к деревьям, те подхватили его объемными ветвями, стали передавать дальше, создавая этот изумрудный коридор эха.
— А мне говорили, что подростки сейчас не такие зеленые, как мы, все налету схватывают и без объяснений,.. — мужчина головой закачал и повернулся к дому, махнув и Глену. Тот так и стоял, замерев, с крепко зажатым проводом наушников в руке. Не понимал.
И так же внезапно обнаружил себя за столом, с чашкой мятного цвета в руках и чаем в ней. А внутри — еще и сложившийся лодочкой травяной листочек. Моргнул: он под тем самым домом, что казался тогда небольшим, а теперь было видно, что его массивные стены просто сплошь покрыты стелящимися стеблями.
Мужчина перед ним и словно бы только закончил говорить, а в голове и правда были его слова, какие-то неясные объяснения...
— Но у меня ведь Рождество, — снова выдал Глен жалобным тоном, и мужчина — Ворон? Это фамилия? — выдохнул шумно, словно бы едва сдерживая ругательство.
— А здесь — прекрасный сентябрь. И ты даёшь возможность нам исправить реальность. Ничего не измениться сильно, и можно просто сидеть здесь. Пока колосится зелень. Ты ведь должен знать эту красоту, верно, Гленна?
Мальчишка мог бы возмутиться полному имени. Подняться и опрокинуть ветхий, снизу уже покрытый темным мхом стол, растоптать длинную, касающуюся ног траву. Но в ушах вдруг заиграл не ветер, а та самая песня из отключенных наушников, Глен почувствовал, как стул под ним качнулся, и он сам словно бы вновь на краю обрыва, падает спиной вперёд прямо на верхушки деревьев и попадает в зелёный вихрь.
Мужчина занервничал, вскочил с места, начал что-то кричать. Но глаза оказались закрыты капюшоном, и под ногами — тусклая, грязная плитка. Глен обернулся, дергая за один наушник, непонимающе, сдвигая длинную чёлку с глаз. Торговый центр, люди, кафе со вставшими там людьми. И только под самой пяткой плитка зелёная.
